Четыре года назад, убедившись, что сказки о способности якобы "нового" капитализма предотвращать кризисы - всего лишь сказки, немцы принялись массово раскупать труд своего великого земляка - "Капитал". Труд, надо сказать, энциклопедических объемов, на усвоение его потребовалось некоторое время, но вот уже в немецком воздухе отчетливо запахло керосином: Бундесверу разрешили вести боевые действия на территории Германии. Впервые с момента окончания Второй мировой войны немецкие вооруженные силы получили право действовать на территории Германии.
Полиции кровавая диктатура Меркель уже не доверяет, поскольку во Франкфурте, например, полиция перешла на сторону народа.
По этому случаю "комитет друзей Германии" хотел бы предостеречь правительство этой страны от попыток воспрепятствования немецкому народу в его стремлении получить лучшее будущее, свободное от капиталистического гнета, выразить поддержку немецким камрадам в их последующих действиях на фронте классовой войны и напомнить о славных традициях.Знамя германской революции
18 августа 1944 года в концлагере Бухенвальд по прямому указанию Гитлера и Гиммлера был убит пролетарский революционер Эрнст Тельман, содержавшийся в гестаповских застенках с марта 1933-го.
Дымные кварталы Бармбека, узкие улочки Вольного порта, каналы старого Гамбурга, в глубь которых настороженно запрятались нищета, одиночество и древность, – они хорошо знают его. Широкоплечий и коренастый человек с уверенным прямым взором и могучими кулаками, не гнущийся под тяжестью и не устающий от многозначных километров, – сколько тонн чужой и безликой клади перетаскал он по кривым извивам порта!
Он родился под рев пароходных сирен, под визгливое пенье лебедок. Волны сизой Эльбы бились о сваи порта, уходили в нелюдимое Северное море и дальше – в океан, а возвратясь, приносили с собой вести о других мирах, о других людях, живущих иначе и иначе думающих. Германия Бисмарка и исключительных законов оказалась вовсе не единственной, богом избранной страной, как о том говорил низенький, подслеповатый учитель. Были и другие страны, где люди жили не хуже, а может быть лучше, и, живя так, бились за еще лучшее. Море воспитало тысячи людей, жаждущих свободы, и среди этих тысяч был Эрнст Тельман.
Ребенком он вошел под глухие своды портовых пакгаузов. Он начал свою жизнь портовым рабочим. Но еще совсем мальчиком, едва достигнув шестнадцати лет, сжимал в кармане важный социал-демократический партийный билет. Он был не просто мальчик, – он был молодой пролетарий, и это сознание прочно сидело в нем уже тогда, когда, отложив в угол метлу и лопату, он пошел платить свой первый партийный взнос. Тельман делал еще только первые неуверенные партийные шаги, когда социал-демократию захлестывала мутная волна бернштейновского ревизионизма и когда слова «борьба», «протест», «классовая схватка» беспощадно вытравлялись из партийных документов новыми реформистскими цензорами.
Но Эрнст Тельман пришел в партию не для того, чтобы слушать, а для того, чтобы драться. Его кулаки, затвердевшие от черной работы, жаждали боя. Ему казалось, что рабочая организация существует для того, чтобы день и ночь заявлять о правах пролетариата, железом и кровью защищать эти права, чтобы, капитал ежечасно чувствовал на своей спине тяжелую пролетарскую руку. Но партия занималась отвлеченными теориями и парламентом. Баррикады классовой борьбы она заменила трибуной парламентского красноречия.
- Партия, – разъясняли Тельману седовласые партийные функционеры, – должна заниматься по преимуществу теоретической борьбой и выработкой линии.
Тельман пошел в профсоюз. Но и в профсоюзах уже поднималась волна реформизма, и тяжелый дух соглашательства повис над их чистенькими, бюрократизирующимися, обрастающими машинистками и штатами бюро. Восемнадцати лет Эрнст стал членом профсоюза. Он хотел бороться – ему предлагали «заниматься теориями». Когда в дни русско-японской войны Гамбургский порт работал с повышенной нагрузкой, и предприниматели гнали из рабочих семь потов, Тельман предлагал:
- Забастовка.
В это время он уже был матросом. Он познал самую суровую школу работы на портовых лоханках, на чахлых суденышках, бороздящих эльбское устье, на черных «купцах», тяжело огибающих бесцветные фиорды Фрисландии. Он познал бездушную логику склянок, обрывающих самый дорогой и радостный сон, поднимающих из объятий ночи людей с воспаленными усталостью глазами. Эрнст знал, что есть только одно средство покончить с этой жестокой логикой – борьба. И он говорил всем:
- Бастовать!
Все говорили то же: грузчики, матросы, черные, хмурые люди порта с вывороченными суставами, переломанными хребтами, – все они поднимали кулаки, требуя объявления войны эксплуататорам. Однако профбоссы отвечали:
- Нет.
Но массы увидели лицо Тельмана. Молодой, порывистый и в то же время положительный, уверенный в себе, не бросающий слов на ветер, он им нравился: рабочие в нем сразу признали вождя. Его стали выдвигать на профессиональные посты. Партийные и профессиональные бюрократы заволновались: этот горячий, излишне откровенный человек может внести слишком резкий диссонанс в так хорошо налаженную музыку «классового мира». Но транспортники решили не уступать и, несмотря на противодействие верхушки, провели Тельмана в правление своего профсоюза. Скоро Эрнст стал одним из самых популярных профсоюзных лидеров Гамбурга.
Но с профбюрократами он так и не мог ужиться.
С первых же шагов своей активной профессиональной работы он стал выдвигать требование за требованием – одно другого революционней. Он путал все карты вождей своими призывами к борьбе, своими беспощадными разоблачениями всякой политики соглашения. Результат его выступлений сказывается очень быстро: скоро вокруг него сколачивается небольшое ядро молодых профработников, все смелее выступающих против предательской политики профессиональной верхушки. Маленькая революционная группа Тельмана постепенно вырастает во все более крепнущую революционную оппозицию, находящую себе широкий отклик в массах транспортников.
В эти годы бешеного капиталистического предпринимательства, огромного роста капиталов и империалистических вооружений Германии каждое слово протеста, каждый призыв к борьбе были страшны для капиталистов: они отнимали у них желанную норму прибыли. Тельман становился страшнее, потому что он неустанно призывал к борьбе. Но он был страшен и профсоюзным бюрократам: его горячие выступления портили им карьеру, обостряли их отношения с предпринимателями, сокращали норму законных подачек. Портовые хозяева и профсоюзные боссы оказались братски связанными одной и той же идеей. Сетью провокации они опутали Тельмана. Следили за каждым его шагом. Придумывали тысячи придирок. Наконец настал день, когда сторож предупредительно закрыл ворота проходной будки перед Тельманом.
- Уволен.
- За что?
Кто мог дать ответ? Профчиновники основательно позаботились о том, чтобы увольнение прошло по всем правилам и чтобы профсоюзу оставалось только развести руками:
- Ничего не поделаешь. Сокращение штатов.
Широкие магистрали порта равнодушно встретили нового безработного. Порт жил своей равнодушной жизнью. В узеньких проулочках гнездились бесчисленные бюро, где принимали жаждущих надеть на себя рабочее ярмо. Тельман зашел в одно из них:
- Вам не нужны рабочие?
Сухой пароходный клерк оглядел его поверх очков. Огромный, плотный, могучий Тельман – геркулес, насквозь пропахший морем, – он был из тех, кого особенно любят хозяева: человек, не знающий усталости.
- Фамилия?
- Тельман.
Сухой чиновник оживился и внимательно осмотрел посетителя. Улыбнулся.
- Обождите минутку, – сказал он и вышел в соседнюю комнату. Он вернулся минуты через три, по-прежнему сухой и официальный.
- Нет мест, – сказал он грубо.
В соседнем бюро удивительно точно повторилась та же история. Тогда Тельман узнал, что такое черный список. Пароходные компании брезгливо отворачивались, как только он называл свою фамилию. Могучий грузчик, руки которого не знали усталости, он оказывался неподходящим через пять минут после того, как очередной очкастый клерк таинственно скрывался в соседнюю комнату. Черный список был самым страшным приговором безработному. Он обрекал его на вечное попрошайничество, вечное безделье, он закрывал перед ним двери всех контор, он душил его волю, делал из него послушного раба.
Но Тельман не стал рабом. Черный список не задушил его пламенной революционной воли. Он протаскался год по унылым, бездушным коридорам порта, и от этого ни на волос не уменьшилась его ненависть к капиталу. Но черный список еще раз заставил его задуматься над своим социал-демократическим бытием. Черные списки и классовое предательство шли нераздельно. Разве можно было представить себе черные списки, если бы профсоюзы и партия были аппаратами борьбы, если бы они не сменили революционные традиции на предпринимательские подачки? Профсоюз палец о палец не ударил для того, чтобы спасти одного из своих виднейших работников от голодного бродяжничества. Какая цена была такому профсоюзу?
Но капитал, выбросивший его из своего рабского лона, вспомнил о Тельмане. Он вспомнил о нем, когда на границах выросли знамена войны, когда штаб предъявил заявку на целые эшелоны пушечного мяса. Здесь каждая единица была на счету. Машина смерти требовала здоровых и крепких людей. Тельмана послали на фронт.
Уже в первые дни войны Эрнст с отвращением увидел, что его партийные вожди пресмыкаются перед империализмом. Черное воскресенье 4 августа отметило путь этого предельного погружения в предательское болото: партия голосовала за военные кредиты. Воплощенная во фракционной и цекистской верхушке, партия голосовала против сотен тысяч своих членов – рабочих, с ненавистью одевавших позорную солдатскую форму, форму защитников предпринимательского трона, негодовавших против нелепой братоубийственной бойни. Местные гамбургские делегаты, мелкие чинуши социал-демократии, заправлявшие рептильной газеткой «Гамбургер Фольксблатт», истошно вопили со страниц этого продажного листка:
- На фронт! На фронт! Сейчас рабочий и капиталист, банкир и бедняк в дружном единстве грудью своей будут защищать дорогое вам отечество. Когда враг у ворот, нет места классовой борьбе!
Тельман был один из тех, кто предложил тогда бойкотировать этот грязный листок, орган партии, к которой он еще продолжал пока принадлежать. Тельман, как и многие другие, еще верил в то, что им удастся сломить предательство, сохранив партию. Надо было сохранять и собирать революционные силы партии, спасать их от охватившего руководство политического разложения.
Одетый в солдатскую форму, Тельман пришел к своим местным, гамбургским вождям.
- Я еду на фронт, – сказал он, – каковы директивы? Необходимо организовать массу, готовить ее к революционному отпору.
Вожди переглянулись. Ироническая улыбка пробежала по их лицам.
- Вы просто слепы, Эрнст. Вы повторяете слова, давно потерявшие ценность. Какой революционный отпор? Во время войны классовая борьба должна утихнуть.
- А вы не находите, что это – прямое предательство?
Вожди пожали плечами.
- Как немец вы обязаны защищать отечество. Делайте, что хотите, на свой страх и риск. Партия не поддержит ваших выступлений. Возможно даже, что она вынуждена будет их осудить…
Тельман ушел. Он порвал всякие связи с вождями. Он увидел кровавую бойню во всем ее жутком неправдоподобии. Он увидел горы трупов под стенами Льежа, руины Лувена и гроздья извивающихся в газовой смерти тел на опаленных берегах Ипра. День за днем он разъяснял солдатам бессмысленность, нелепость этой бойни. Провокация шла за ним по пятам. Он попал в разряд опасных. На фронте есть свои черные списки. Но их кара страшнее: попавший в этот список предназначается для самых страшных участков фронта, где норма смертей значительно выше обычной. Но Тельман спасся от смерти. Тогда его бросили в военный суд:
- Бунтовщик!
Его приговорили к строжайшему заключению в военной тюрьме. Партия молчала: она отреклась от него. Низы уже начинали восставать против верхов партии. Рабочий-социал-демократ, облаченный в солдатскую форму, увидел, что наверху в партии сидят предатели. И он взбунтовался. Тогда, чтобы отвести это негодование в спокойные каналы, партийные демагоги создают «независимую социал-демократическую партию». Эта партия щеголяет страшно левыми лозунгами, но под сурдинку поддерживает официальную социал-демократию. Но ищущая правды рабочая масса партии бросается в оппозицию. Тельман идет к независимцам. Но и там он выступает как истый пролетарий-революционер:
- Никаких компромиссов!
Его быстро начинают ненавидеть и здесь: он мешает вождям обманывать массу, разоблачает их тайные связи. Рабочие-независимцы видят в нем своего, верят ему. На заре германской революции Либкнехт и Люксембург создают прообраз будущей германской Коммунистической партии. Тельман чувствует, что путь его совпадает с путем Карла и Розы. Но он не хочет уходить один: рабочий организатор, трибун, массовик – он старается увлечь за собой всю массу. Он задумывает блестящую диверсию против партийных вождей: он исподволь воспитывает массу в большевистском духе, он показывает ей пример русского пролетариата, он рассказывает ей о Ленине:
- Социал-демократия умерла. Будущее принадлежит большевизму.
Эта работа принесла свои плоды. Когда закончился съезд партии в 1920 году, Тельман перешел в ряды коммунистов почти со всей организацией независимцев округа Гамбург-Вассерканте.
Еще в 1919 году он создал боевые гамбургские рабочие отряды – те самые, которые героически дрались в 1923 году на баррикадах красного Гамбурга. В эти дни, когда полицейские бронеавтомобили врывались в забаррикадированные окраины Бармбека, обливая рабочие домишки свинцовым дождем, горсточка бесстрашных красногвардейцев во главе с Тельманом была единственной силой, высоко державшей знамя Советской Германии.
В эти дни партия проверяла себя в боях, и истинным большевиком оказывался тот, кто в бою принимал смелое решение, кто умел броситься в схватку и увлечь за собой рабочую массу. Таким был Эрнст Тельман. Имя его неразрывно связано с героическими днями красного Гамбурга. Оставленный без поддержки, Гамбург был залит кровью. Но четыре славных дня его борьбы сделали Тельмана героем всей пролетарской Германии.
Фашисты быстро раскусили, что в лице Тельмана партия приобрела могучего организатора. Уже тогда они стали распевать песенку: «Повесить Тельмана, Повесить!» Против Тельмана были мобилизованы отряды провокаторов, банды наемных убийц, шайки шпиков. Бандиты подстерегали его из-за угла. Буржуазные писаки изощрялись в выдумывании всяких сплетен, всякой клеветы о Тельмане. Социал-фашисты, увидев в Тельмане опасного соперника, поддерживали эту клевету. Фашистские бандиты не раз пробовали схватиться с ним, подстерегали его, набрасывались на него во время демонстраций. Тельмана спасали и его собственные кулаки, которые хорошо известны фашистским черепам, и кулаки окружавших его рабочих.
Только став у власти, подчинив себе весь аппарат государственной власти, фашизм решился поднять свою лапу на Тельмана. Его бросили в застенок.
Тельман – знамя германской революции. За ним – весь угнетенный народ Германии.
Из статьи в журнале «Смена», №243-244, апрель 1933 года
Полиции кровавая диктатура Меркель уже не доверяет, поскольку во Франкфурте, например, полиция перешла на сторону народа.
По этому случаю "комитет друзей Германии" хотел бы предостеречь правительство этой страны от попыток воспрепятствования немецкому народу в его стремлении получить лучшее будущее, свободное от капиталистического гнета, выразить поддержку немецким камрадам в их последующих действиях на фронте классовой войны и напомнить о славных традициях.
Знамя германской революции

18 августа 1944 года в концлагере Бухенвальд по прямому указанию Гитлера и Гиммлера был убит пролетарский революционер Эрнст Тельман, содержавшийся в гестаповских застенках с марта 1933-го.Дымные кварталы Бармбека, узкие улочки Вольного порта, каналы старого Гамбурга, в глубь которых настороженно запрятались нищета, одиночество и древность, – они хорошо знают его. Широкоплечий и коренастый человек с уверенным прямым взором и могучими кулаками, не гнущийся под тяжестью и не устающий от многозначных километров, – сколько тонн чужой и безликой клади перетаскал он по кривым извивам порта!
Он родился под рев пароходных сирен, под визгливое пенье лебедок. Волны сизой Эльбы бились о сваи порта, уходили в нелюдимое Северное море и дальше – в океан, а возвратясь, приносили с собой вести о других мирах, о других людях, живущих иначе и иначе думающих. Германия Бисмарка и исключительных законов оказалась вовсе не единственной, богом избранной страной, как о том говорил низенький, подслеповатый учитель. Были и другие страны, где люди жили не хуже, а может быть лучше, и, живя так, бились за еще лучшее. Море воспитало тысячи людей, жаждущих свободы, и среди этих тысяч был Эрнст Тельман.
Ребенком он вошел под глухие своды портовых пакгаузов. Он начал свою жизнь портовым рабочим. Но еще совсем мальчиком, едва достигнув шестнадцати лет, сжимал в кармане важный социал-демократический партийный билет. Он был не просто мальчик, – он был молодой пролетарий, и это сознание прочно сидело в нем уже тогда, когда, отложив в угол метлу и лопату, он пошел платить свой первый партийный взнос. Тельман делал еще только первые неуверенные партийные шаги, когда социал-демократию захлестывала мутная волна бернштейновского ревизионизма и когда слова «борьба», «протест», «классовая схватка» беспощадно вытравлялись из партийных документов новыми реформистскими цензорами.
Но Эрнст Тельман пришел в партию не для того, чтобы слушать, а для того, чтобы драться. Его кулаки, затвердевшие от черной работы, жаждали боя. Ему казалось, что рабочая организация существует для того, чтобы день и ночь заявлять о правах пролетариата, железом и кровью защищать эти права, чтобы, капитал ежечасно чувствовал на своей спине тяжелую пролетарскую руку. Но партия занималась отвлеченными теориями и парламентом. Баррикады классовой борьбы она заменила трибуной парламентского красноречия.
- Партия, – разъясняли Тельману седовласые партийные функционеры, – должна заниматься по преимуществу теоретической борьбой и выработкой линии.
Тельман пошел в профсоюз. Но и в профсоюзах уже поднималась волна реформизма, и тяжелый дух соглашательства повис над их чистенькими, бюрократизирующимися, обрастающими машинистками и штатами бюро. Восемнадцати лет Эрнст стал членом профсоюза. Он хотел бороться – ему предлагали «заниматься теориями». Когда в дни русско-японской войны Гамбургский порт работал с повышенной нагрузкой, и предприниматели гнали из рабочих семь потов, Тельман предлагал:
- Забастовка.
В это время он уже был матросом. Он познал самую суровую школу работы на портовых лоханках, на чахлых суденышках, бороздящих эльбское устье, на черных «купцах», тяжело огибающих бесцветные фиорды Фрисландии. Он познал бездушную логику склянок, обрывающих самый дорогой и радостный сон, поднимающих из объятий ночи людей с воспаленными усталостью глазами. Эрнст знал, что есть только одно средство покончить с этой жестокой логикой – борьба. И он говорил всем:
- Бастовать!
Все говорили то же: грузчики, матросы, черные, хмурые люди порта с вывороченными суставами, переломанными хребтами, – все они поднимали кулаки, требуя объявления войны эксплуататорам. Однако профбоссы отвечали:
- Нет.
Но массы увидели лицо Тельмана. Молодой, порывистый и в то же время положительный, уверенный в себе, не бросающий слов на ветер, он им нравился: рабочие в нем сразу признали вождя. Его стали выдвигать на профессиональные посты. Партийные и профессиональные бюрократы заволновались: этот горячий, излишне откровенный человек может внести слишком резкий диссонанс в так хорошо налаженную музыку «классового мира». Но транспортники решили не уступать и, несмотря на противодействие верхушки, провели Тельмана в правление своего профсоюза. Скоро Эрнст стал одним из самых популярных профсоюзных лидеров Гамбурга.
Но с профбюрократами он так и не мог ужиться.
С первых же шагов своей активной профессиональной работы он стал выдвигать требование за требованием – одно другого революционней. Он путал все карты вождей своими призывами к борьбе, своими беспощадными разоблачениями всякой политики соглашения. Результат его выступлений сказывается очень быстро: скоро вокруг него сколачивается небольшое ядро молодых профработников, все смелее выступающих против предательской политики профессиональной верхушки. Маленькая революционная группа Тельмана постепенно вырастает во все более крепнущую революционную оппозицию, находящую себе широкий отклик в массах транспортников.
В эти годы бешеного капиталистического предпринимательства, огромного роста капиталов и империалистических вооружений Германии каждое слово протеста, каждый призыв к борьбе были страшны для капиталистов: они отнимали у них желанную норму прибыли. Тельман становился страшнее, потому что он неустанно призывал к борьбе. Но он был страшен и профсоюзным бюрократам: его горячие выступления портили им карьеру, обостряли их отношения с предпринимателями, сокращали норму законных подачек. Портовые хозяева и профсоюзные боссы оказались братски связанными одной и той же идеей. Сетью провокации они опутали Тельмана. Следили за каждым его шагом. Придумывали тысячи придирок. Наконец настал день, когда сторож предупредительно закрыл ворота проходной будки перед Тельманом.
- Уволен.
- За что?
Кто мог дать ответ? Профчиновники основательно позаботились о том, чтобы увольнение прошло по всем правилам и чтобы профсоюзу оставалось только развести руками:
- Ничего не поделаешь. Сокращение штатов.
Широкие магистрали порта равнодушно встретили нового безработного. Порт жил своей равнодушной жизнью. В узеньких проулочках гнездились бесчисленные бюро, где принимали жаждущих надеть на себя рабочее ярмо. Тельман зашел в одно из них:
- Вам не нужны рабочие?
Сухой пароходный клерк оглядел его поверх очков. Огромный, плотный, могучий Тельман – геркулес, насквозь пропахший морем, – он был из тех, кого особенно любят хозяева: человек, не знающий усталости.
- Фамилия?
- Тельман.
Сухой чиновник оживился и внимательно осмотрел посетителя. Улыбнулся.
- Обождите минутку, – сказал он и вышел в соседнюю комнату. Он вернулся минуты через три, по-прежнему сухой и официальный.
- Нет мест, – сказал он грубо.
В соседнем бюро удивительно точно повторилась та же история. Тогда Тельман узнал, что такое черный список. Пароходные компании брезгливо отворачивались, как только он называл свою фамилию. Могучий грузчик, руки которого не знали усталости, он оказывался неподходящим через пять минут после того, как очередной очкастый клерк таинственно скрывался в соседнюю комнату. Черный список был самым страшным приговором безработному. Он обрекал его на вечное попрошайничество, вечное безделье, он закрывал перед ним двери всех контор, он душил его волю, делал из него послушного раба.
Но Тельман не стал рабом. Черный список не задушил его пламенной революционной воли. Он протаскался год по унылым, бездушным коридорам порта, и от этого ни на волос не уменьшилась его ненависть к капиталу. Но черный список еще раз заставил его задуматься над своим социал-демократическим бытием. Черные списки и классовое предательство шли нераздельно. Разве можно было представить себе черные списки, если бы профсоюзы и партия были аппаратами борьбы, если бы они не сменили революционные традиции на предпринимательские подачки? Профсоюз палец о палец не ударил для того, чтобы спасти одного из своих виднейших работников от голодного бродяжничества. Какая цена была такому профсоюзу?
Но капитал, выбросивший его из своего рабского лона, вспомнил о Тельмане. Он вспомнил о нем, когда на границах выросли знамена войны, когда штаб предъявил заявку на целые эшелоны пушечного мяса. Здесь каждая единица была на счету. Машина смерти требовала здоровых и крепких людей. Тельмана послали на фронт.
Уже в первые дни войны Эрнст с отвращением увидел, что его партийные вожди пресмыкаются перед империализмом. Черное воскресенье 4 августа отметило путь этого предельного погружения в предательское болото: партия голосовала за военные кредиты. Воплощенная во фракционной и цекистской верхушке, партия голосовала против сотен тысяч своих членов – рабочих, с ненавистью одевавших позорную солдатскую форму, форму защитников предпринимательского трона, негодовавших против нелепой братоубийственной бойни. Местные гамбургские делегаты, мелкие чинуши социал-демократии, заправлявшие рептильной газеткой «Гамбургер Фольксблатт», истошно вопили со страниц этого продажного листка:
- На фронт! На фронт! Сейчас рабочий и капиталист, банкир и бедняк в дружном единстве грудью своей будут защищать дорогое вам отечество. Когда враг у ворот, нет места классовой борьбе!
Тельман был один из тех, кто предложил тогда бойкотировать этот грязный листок, орган партии, к которой он еще продолжал пока принадлежать. Тельман, как и многие другие, еще верил в то, что им удастся сломить предательство, сохранив партию. Надо было сохранять и собирать революционные силы партии, спасать их от охватившего руководство политического разложения.
Одетый в солдатскую форму, Тельман пришел к своим местным, гамбургским вождям.
- Я еду на фронт, – сказал он, – каковы директивы? Необходимо организовать массу, готовить ее к революционному отпору.
Вожди переглянулись. Ироническая улыбка пробежала по их лицам.
- Вы просто слепы, Эрнст. Вы повторяете слова, давно потерявшие ценность. Какой революционный отпор? Во время войны классовая борьба должна утихнуть.
- А вы не находите, что это – прямое предательство?
Вожди пожали плечами.
- Как немец вы обязаны защищать отечество. Делайте, что хотите, на свой страх и риск. Партия не поддержит ваших выступлений. Возможно даже, что она вынуждена будет их осудить…
Тельман ушел. Он порвал всякие связи с вождями. Он увидел кровавую бойню во всем ее жутком неправдоподобии. Он увидел горы трупов под стенами Льежа, руины Лувена и гроздья извивающихся в газовой смерти тел на опаленных берегах Ипра. День за днем он разъяснял солдатам бессмысленность, нелепость этой бойни. Провокация шла за ним по пятам. Он попал в разряд опасных. На фронте есть свои черные списки. Но их кара страшнее: попавший в этот список предназначается для самых страшных участков фронта, где норма смертей значительно выше обычной. Но Тельман спасся от смерти. Тогда его бросили в военный суд:
- Бунтовщик!
Его приговорили к строжайшему заключению в военной тюрьме. Партия молчала: она отреклась от него. Низы уже начинали восставать против верхов партии. Рабочий-социал-демократ, облаченный в солдатскую форму, увидел, что наверху в партии сидят предатели. И он взбунтовался. Тогда, чтобы отвести это негодование в спокойные каналы, партийные демагоги создают «независимую социал-демократическую партию». Эта партия щеголяет страшно левыми лозунгами, но под сурдинку поддерживает официальную социал-демократию. Но ищущая правды рабочая масса партии бросается в оппозицию. Тельман идет к независимцам. Но и там он выступает как истый пролетарий-революционер:
- Никаких компромиссов!
Его быстро начинают ненавидеть и здесь: он мешает вождям обманывать массу, разоблачает их тайные связи. Рабочие-независимцы видят в нем своего, верят ему. На заре германской революции Либкнехт и Люксембург создают прообраз будущей германской Коммунистической партии. Тельман чувствует, что путь его совпадает с путем Карла и Розы. Но он не хочет уходить один: рабочий организатор, трибун, массовик – он старается увлечь за собой всю массу. Он задумывает блестящую диверсию против партийных вождей: он исподволь воспитывает массу в большевистском духе, он показывает ей пример русского пролетариата, он рассказывает ей о Ленине:
- Социал-демократия умерла. Будущее принадлежит большевизму.
Эта работа принесла свои плоды. Когда закончился съезд партии в 1920 году, Тельман перешел в ряды коммунистов почти со всей организацией независимцев округа Гамбург-Вассерканте.
Еще в 1919 году он создал боевые гамбургские рабочие отряды – те самые, которые героически дрались в 1923 году на баррикадах красного Гамбурга. В эти дни, когда полицейские бронеавтомобили врывались в забаррикадированные окраины Бармбека, обливая рабочие домишки свинцовым дождем, горсточка бесстрашных красногвардейцев во главе с Тельманом была единственной силой, высоко державшей знамя Советской Германии.
В эти дни партия проверяла себя в боях, и истинным большевиком оказывался тот, кто в бою принимал смелое решение, кто умел броситься в схватку и увлечь за собой рабочую массу. Таким был Эрнст Тельман. Имя его неразрывно связано с героическими днями красного Гамбурга. Оставленный без поддержки, Гамбург был залит кровью. Но четыре славных дня его борьбы сделали Тельмана героем всей пролетарской Германии.
Фашисты быстро раскусили, что в лице Тельмана партия приобрела могучего организатора. Уже тогда они стали распевать песенку: «Повесить Тельмана, Повесить!» Против Тельмана были мобилизованы отряды провокаторов, банды наемных убийц, шайки шпиков. Бандиты подстерегали его из-за угла. Буржуазные писаки изощрялись в выдумывании всяких сплетен, всякой клеветы о Тельмане. Социал-фашисты, увидев в Тельмане опасного соперника, поддерживали эту клевету. Фашистские бандиты не раз пробовали схватиться с ним, подстерегали его, набрасывались на него во время демонстраций. Тельмана спасали и его собственные кулаки, которые хорошо известны фашистским черепам, и кулаки окружавших его рабочих.
Только став у власти, подчинив себе весь аппарат государственной власти, фашизм решился поднять свою лапу на Тельмана. Его бросили в застенок.
Тельман – знамя германской революции. За ним – весь угнетенный народ Германии.
Из статьи в журнале «Смена», №243-244, апрель 1933 года