... Сванидзе понял, что противник намного сильнее и справиться с ним голыми руками невозможно. Но и проглотить обиду он тоже не мог. Шевченко стоял напротив, упиваясь легкой победой и безнаказанностью. Его наглое лицо расплылось в надменной улыбке.
Сванидзе огляделся. На столе, прямо перед микрофоном, стояла бутылка "Ессентуки-4". "Ессентуков" в ней почти уже не было. Внезапно в немолодом журналисте с немецким отчеством взыграла горячая грузинская кровь.
Он схватил бутылку за горлышко и ударил ею о край стола. Раздался звон, и в руке у Сванидзе оказалась стеклянная "розочка" с острыми краями. "На, ссска нах!" - вырвалось откуда-то из глубины Сванидзе, и рука сама нанесла удар.
Шевченко смотрел, как на его рубахе медленно расплывается кровавое пятно. Из рваного пореза на животе выглядывало что-то розовато-белое. Опытным взглядом журналиста, бывавшего в горячих точках, Шевченко определил, что это - его кишки. Истошные вопли полноватой журналистки КП подтвердили опасения.
Шевченко не мог поверить в то, что Сванидзе решился на такое - "посадить на перо" коллегу по цеху. Но времени на осознание этого вопиющего факта у Шевченко не было - отдышавшись, Сванидзе готовился нанести второй удар, на этот раз смертельный. Он метил в горло.
Выверенным движением Шевченко отклонился от "розочки". Острое стекло просвистело в нескольких миллиметрах от его шеи. Сванидзе подался вперед, влекомый весом своего немолодого начитанного тела.
Более ловкий и подготовленный Шевченко перехватил руку Сванидзе и, согнув ее в локте, несколько раз ткнул того в горло его же оружием. Сванидзе сразу понял, что все кончено. "Вести", "Зеркало", "Суд времени" - вся жизнь пронеслась перед глазами мэтра российской журналистики.
Шевченко отпустил руку, и Сванидзе упал на холодный и не очень чистый пол радиостудии "Комсомолки". Шевченко плюнул сверху.
В целом он чувствовал себя сносно, если не считать порезов и звона в ушах от криков журналистки КП. "Жизненно важные органы не задеты, - подумал Шевченко. - Сванидзе как в журналистике, так и в драке никогда не мог докопаться до сути. Сейчас поеду в больничку, и там меня подлатают", - решил Шевченко и направился к выходу, но вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шевченко застыл.
На пороге стоял Познер. Он был как всегда элегантен и улыбался какой-то недоброй улыбкой. "Владимир Владимирович, а вы что здесь делаете?" - не понимая, поинтересовался Шевченко. "I came to kill you", - ответил Познер на блестящем английском и закрутил в голову Шевченко вертуху.
Перед глазами Шевченко мелькнул ярко-красный носок за сто долларов, а затем в голове помутнело, и он потерял равновесие. Познер тут же оказался рядом и взял Шевченко на удушающий. Он испытывал тот самый эсхатологический восторг, о котором недавно спорил со Шнуром.
Старик был в великолепной физической форме, и Шевченко понял, что это доброе лысое лицо - последнее, что он видит в своей жизни. Уходя, Максим вдруг обрадовался, что скоро встретится со Сталиным, но тут же испугался, будет ли Сталин так же рад ему, как Сталину - Максим. Конечно, будет - устав, решил Шевченко и с облегчением перестал дышать.
Почувствовав, что Шевченко обмяк, Познер ослабил хватку. Отняв жизнь у более молодого коллеги, он чувствовал себя так, словно сила Шевченко частично передалась ему.
"А может быть, и не фигня все эти истории с поеданием сердца врага", - подумал Познер и посмотрел на остывающего Шевченко, но тут же остановил себя: сегодня вечером он шел на ужин в ресторан "Палаццо Дуккале" и не хотел перебивать аппетит.
Внезапно за спиной Познера послышались шаги. Познер повернулся и увидел на пороге Соловьева и Киселева. "Привет, Володенька", - сказал Киселев. "Для вас я Владимир Владимирович", - холодно ответил Познер. "Владимир Владимирович для нас только один", - хором сказали Киселев с Соловьевым, и в руках у Соловьева мелькнула катана.
Сначала Познеру показалось, что ничего не изменилось - он так же, как раньше, стоял напротив ненавистных ему коллег, позорящих журналистику.
"Пронесло", - подумал Познер и тут же распался пополам, даже не успев придумать, что скажет, оказавшись перед Богом, если он все-таки есть.
Соловьев и Киселев переглянулись. Им хотелось сказать друг другу что-то очень нежное. Возможно, даже слиться в поцелуе. Они оба это поняли и застеснялись, не зная, как быть - ведь в студии шла YouTube-трансляция.
Но в этот момент окна со звоном рассыпались, и в помещение влетели Венедиктов, Латынина, Шендерович и Бунтман. В руке Венедиктова был мачете, Латынина сжимала огромный топор и была похожа на рыжего викинга. Шендерович и Бунтман стояли с бейсбольными битами и заметно нервничали.
"Четверо на двоих? Разве это честно?" - поинтересовался Соловьев. "Не отвечайте, ребята, - сказал своим Венедиктов, - сейчас втянемся в дискуссию и до утра не закончим. Мы же такие. Валим этих пупсиков".
"Еще посмотрим, кто здесь пупсики", - произнес звонкий женский голос, и все увидели Маргариту Симоньян, а рядом Андрея Колесникова, Тину Канделаки и столпившихся в дверях человек сорок журналистов "Лайфньюз", "Первого", "России" и "Звезды", одетых в кимоно.
"Не так быстро" - сказал непонятно откуда взявшийся Василий Уткин и, сделав шаг в сторону, открыл Леонида Парфенова, Ксению Собчак и еще десятка три ребят и девчонок с "Дождя", "Медузы" и "Эха Москвы". Они напряженно сжимали в руках кастеты, арматурины и велосипедные цепи.
Среди них Соловьев заметил Олега Кашина с нунчаками. "Ну ты-то куда? Мало тебе?" - спросил Соловьев. "Хватит болтать", - неожиданно для себя взвизгнул Кашин, в двух словах перечеркнув весь смысл своего существования.
"Да пожалуйста", - мрачно отозвался внезапно оживший Шевченко и ударил Кашина по голове тяжелой призовой статуэткой, которой, очевидно, на радиостанции очень гордились. Кашин помрачнел и упал. Притихшая было журналистка КП снова истошно завопила. Шевченко приложил статуэткой и ее - и осыпался на пол, ибо силы его покинули. И тогда началось.
Дрались жестоко, снимая все накопившееся за долгие годы напряжение, решая грубой силой все вопросы, которые в мирной дискуссии решить не удалось.
Все смешалось - летящая по воздуху отрубленная нога Соловьева, перекошенное от ярости и удивления лицо Парфенова, который вырвал сердце Киселеву и внезапно обнаружил, что это - радиопередатчик, катящаяся голова Ирады Зейналовой, чье выражение лица даже в этот момент не утратило участливой актуальности.
Лежащий в углу глаз Венедиктова, который ловко выковыряла Катя Стриженова, словно скрытая камера, наблюдал за тем, как Василий Уткин впился зубами в бедро Канделаки, одновременно утоляя голод и жажду мести. Канделаки выла, понимая, что Уткин портит не только ногу, но и будущие фото в "Инстаграме".
Журналисты "Лайфа" безжалостно отнимали у врагов название своего ресурса. Откуда-то взявшийся Юрий Дудь ловко орудовал заточенной саперной лопаткой времен первой чеченской войны. Дудь выпросил лопатку у Шевчука и теперь представлял, что он - Данила Багров, а студия "Комсомолки" - это Ханкала. Увлекшиеся дракой журналисты даже не знали, что только что на подъезде к студии ОМОН задержал Алексея Навального...
Вскоре все было кончено. В живых не осталось никого. Когда смолк последний стон Дмитрия Быкова, дверь открылась, и в студию вошли трое в черных одеждах.
Их лица были скрыты капюшонами. "Ну вот, - сказал один из них, - и где мы теперь возьмем новые СМИ?" "А зачем нам СМИ, Дмитрий Анатолич, - сказал другой, - народу и так все ясно. Правда, Дмитрий Сергеевич?" "Правда, Владимир Владимирович, - ответил третий, - а прессе что сказать? А, точно", - тут же осекся он. "Вот видите, как удобно, - сказал тот, кого называли Владимиром Владимировичем. - Пойдемте работать. У нас выборы на носу".
И они ушли, спокойно переступив через Сванидзе, так же, как когда-то через саму идею либерализма.
Сванидзе огляделся. На столе, прямо перед микрофоном, стояла бутылка "Ессентуки-4". "Ессентуков" в ней почти уже не было. Внезапно в немолодом журналисте с немецким отчеством взыграла горячая грузинская кровь.
Он схватил бутылку за горлышко и ударил ею о край стола. Раздался звон, и в руке у Сванидзе оказалась стеклянная "розочка" с острыми краями. "На, ссска нах!" - вырвалось откуда-то из глубины Сванидзе, и рука сама нанесла удар.
Шевченко смотрел, как на его рубахе медленно расплывается кровавое пятно. Из рваного пореза на животе выглядывало что-то розовато-белое. Опытным взглядом журналиста, бывавшего в горячих точках, Шевченко определил, что это - его кишки. Истошные вопли полноватой журналистки КП подтвердили опасения.
Шевченко не мог поверить в то, что Сванидзе решился на такое - "посадить на перо" коллегу по цеху. Но времени на осознание этого вопиющего факта у Шевченко не было - отдышавшись, Сванидзе готовился нанести второй удар, на этот раз смертельный. Он метил в горло.
Выверенным движением Шевченко отклонился от "розочки". Острое стекло просвистело в нескольких миллиметрах от его шеи. Сванидзе подался вперед, влекомый весом своего немолодого начитанного тела.
Более ловкий и подготовленный Шевченко перехватил руку Сванидзе и, согнув ее в локте, несколько раз ткнул того в горло его же оружием. Сванидзе сразу понял, что все кончено. "Вести", "Зеркало", "Суд времени" - вся жизнь пронеслась перед глазами мэтра российской журналистики.
Шевченко отпустил руку, и Сванидзе упал на холодный и не очень чистый пол радиостудии "Комсомолки". Шевченко плюнул сверху.
В целом он чувствовал себя сносно, если не считать порезов и звона в ушах от криков журналистки КП. "Жизненно важные органы не задеты, - подумал Шевченко. - Сванидзе как в журналистике, так и в драке никогда не мог докопаться до сути. Сейчас поеду в больничку, и там меня подлатают", - решил Шевченко и направился к выходу, но вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шевченко застыл.
На пороге стоял Познер. Он был как всегда элегантен и улыбался какой-то недоброй улыбкой. "Владимир Владимирович, а вы что здесь делаете?" - не понимая, поинтересовался Шевченко. "I came to kill you", - ответил Познер на блестящем английском и закрутил в голову Шевченко вертуху.
Перед глазами Шевченко мелькнул ярко-красный носок за сто долларов, а затем в голове помутнело, и он потерял равновесие. Познер тут же оказался рядом и взял Шевченко на удушающий. Он испытывал тот самый эсхатологический восторг, о котором недавно спорил со Шнуром.
Старик был в великолепной физической форме, и Шевченко понял, что это доброе лысое лицо - последнее, что он видит в своей жизни. Уходя, Максим вдруг обрадовался, что скоро встретится со Сталиным, но тут же испугался, будет ли Сталин так же рад ему, как Сталину - Максим. Конечно, будет - устав, решил Шевченко и с облегчением перестал дышать.
Почувствовав, что Шевченко обмяк, Познер ослабил хватку. Отняв жизнь у более молодого коллеги, он чувствовал себя так, словно сила Шевченко частично передалась ему.
"А может быть, и не фигня все эти истории с поеданием сердца врага", - подумал Познер и посмотрел на остывающего Шевченко, но тут же остановил себя: сегодня вечером он шел на ужин в ресторан "Палаццо Дуккале" и не хотел перебивать аппетит.
Внезапно за спиной Познера послышались шаги. Познер повернулся и увидел на пороге Соловьева и Киселева. "Привет, Володенька", - сказал Киселев. "Для вас я Владимир Владимирович", - холодно ответил Познер. "Владимир Владимирович для нас только один", - хором сказали Киселев с Соловьевым, и в руках у Соловьева мелькнула катана.
Сначала Познеру показалось, что ничего не изменилось - он так же, как раньше, стоял напротив ненавистных ему коллег, позорящих журналистику.
"Пронесло", - подумал Познер и тут же распался пополам, даже не успев придумать, что скажет, оказавшись перед Богом, если он все-таки есть.
Соловьев и Киселев переглянулись. Им хотелось сказать друг другу что-то очень нежное. Возможно, даже слиться в поцелуе. Они оба это поняли и застеснялись, не зная, как быть - ведь в студии шла YouTube-трансляция.
Но в этот момент окна со звоном рассыпались, и в помещение влетели Венедиктов, Латынина, Шендерович и Бунтман. В руке Венедиктова был мачете, Латынина сжимала огромный топор и была похожа на рыжего викинга. Шендерович и Бунтман стояли с бейсбольными битами и заметно нервничали.
"Четверо на двоих? Разве это честно?" - поинтересовался Соловьев. "Не отвечайте, ребята, - сказал своим Венедиктов, - сейчас втянемся в дискуссию и до утра не закончим. Мы же такие. Валим этих пупсиков".
"Еще посмотрим, кто здесь пупсики", - произнес звонкий женский голос, и все увидели Маргариту Симоньян, а рядом Андрея Колесникова, Тину Канделаки и столпившихся в дверях человек сорок журналистов "Лайфньюз", "Первого", "России" и "Звезды", одетых в кимоно.
"Не так быстро" - сказал непонятно откуда взявшийся Василий Уткин и, сделав шаг в сторону, открыл Леонида Парфенова, Ксению Собчак и еще десятка три ребят и девчонок с "Дождя", "Медузы" и "Эха Москвы". Они напряженно сжимали в руках кастеты, арматурины и велосипедные цепи.
Среди них Соловьев заметил Олега Кашина с нунчаками. "Ну ты-то куда? Мало тебе?" - спросил Соловьев. "Хватит болтать", - неожиданно для себя взвизгнул Кашин, в двух словах перечеркнув весь смысл своего существования.
"Да пожалуйста", - мрачно отозвался внезапно оживший Шевченко и ударил Кашина по голове тяжелой призовой статуэткой, которой, очевидно, на радиостанции очень гордились. Кашин помрачнел и упал. Притихшая было журналистка КП снова истошно завопила. Шевченко приложил статуэткой и ее - и осыпался на пол, ибо силы его покинули. И тогда началось.
Дрались жестоко, снимая все накопившееся за долгие годы напряжение, решая грубой силой все вопросы, которые в мирной дискуссии решить не удалось.
Все смешалось - летящая по воздуху отрубленная нога Соловьева, перекошенное от ярости и удивления лицо Парфенова, который вырвал сердце Киселеву и внезапно обнаружил, что это - радиопередатчик, катящаяся голова Ирады Зейналовой, чье выражение лица даже в этот момент не утратило участливой актуальности.
Лежащий в углу глаз Венедиктова, который ловко выковыряла Катя Стриженова, словно скрытая камера, наблюдал за тем, как Василий Уткин впился зубами в бедро Канделаки, одновременно утоляя голод и жажду мести. Канделаки выла, понимая, что Уткин портит не только ногу, но и будущие фото в "Инстаграме".
Журналисты "Лайфа" безжалостно отнимали у врагов название своего ресурса. Откуда-то взявшийся Юрий Дудь ловко орудовал заточенной саперной лопаткой времен первой чеченской войны. Дудь выпросил лопатку у Шевчука и теперь представлял, что он - Данила Багров, а студия "Комсомолки" - это Ханкала. Увлекшиеся дракой журналисты даже не знали, что только что на подъезде к студии ОМОН задержал Алексея Навального...
Вскоре все было кончено. В живых не осталось никого. Когда смолк последний стон Дмитрия Быкова, дверь открылась, и в студию вошли трое в черных одеждах.
Их лица были скрыты капюшонами. "Ну вот, - сказал один из них, - и где мы теперь возьмем новые СМИ?" "А зачем нам СМИ, Дмитрий Анатолич, - сказал другой, - народу и так все ясно. Правда, Дмитрий Сергеевич?" "Правда, Владимир Владимирович, - ответил третий, - а прессе что сказать? А, точно", - тут же осекся он. "Вот видите, как удобно, - сказал тот, кого называли Владимиром Владимировичем. - Пойдемте работать. У нас выборы на носу".
И они ушли, спокойно переступив через Сванидзе, так же, как когда-то через саму идею либерализма.